Плутония. Земля Санникова. Библиотека фантастики в - Страница 21

Как только юрта была расставлена, Боровой вынул свои приборы; кипятильник показал +128 градусов.

Боровой сочно выругался и плюнул.

— Единственное объяснение, что в этом провалище неприменимы физические законы, установленные для земной поверхности, и нужно вырабатывать новые — сказал Каштанов.

— Легко сказать — вырабатывать! — сердился Боровой. — На лету их не выработаешь! Сотни ученых десятки лет трудились, а тут все идет насмарку, словно на другой планете. Я не могу примириться с этим и готов подать в отставку!

Все рассмеялись при этой выходке метеоролога, который все-таки взялся за вычисление и объявил, что за день поднялись, то бишь спустились, на восемьсот шестьдесят метров, и место находится на девять тысяч метров ниже уровня моря.

— Я навел справку в руководстве по физике, — заметил Каштанов. — Оказывается, вода кипит при ста двадцати градусах при давлении в две атмосферы и при ста тридцати четырех градусах при давлении в три атмосферы. Сейчас мы испытываем давление приблизительно в две с половиной атмосферы.

— Понятно, что при таком давлении чувствуешь себя скверно и голова идет кругом, — заявил Боровой угрюмо.

Остальные подтвердили, что уже с ночи, проведенной среди льдов барьера, самочувствие ухудшилось, ощущается давление в груди, тяжесть в голове, вялость движений; сон беспокойный, с кошмарами.

— И собачки тоже чувствуют себя плохо, — заявил Иголкин. — Они словно ослабели и тянут хуже, хотя подъем некрутой. Я думал, они просто устали, а дело-то вот в чем!

— Интересно пощупать пульс у всех… — предложил Громеко. — У вас нормальный сколько, Иван Андреевич?

— Семьдесят два… — ответил Боровой, протягивая руку врачу.

— Ну вот, а теперь сорок четыре! Разница чувствительная. Сердце при таком давлении работает медленнее, а это отражается и на самочувствии.

— Что же, если спуск будет продолжаться, то сердце совсем остановится? — спросил Макшеев.

— Ну, не до центра же Земли мы будем спускаться! — рассмеялся Громеко.

— Почему нет? — проворчал Боровой. — Эта чудовищная воронка, может быть, доходит до центра Земли. Я теперь всему поверю. И не удивлюсь даже, если мы выйдем из нее среди льдов Южного полюса.

— Это уж, извините, ерунда! — заметил Каштанов. — Ни сквозной дыры через земной шар, ни воронки до центра быть не может. Это противоречило бы всем данным геофизики и геологии.

— Вот как! А с противоречиями всем законам метеорологии, которые мы уже наблюдаем, вы миритесь? Вот увидите, и законы вашей геологии полетят кувырком.

Каштанов рассмеялся.

— Метеорология, Иван Андреевич, паука легкомысленная, — сказал он шутливо. — Она имеет дело с непостоянной средой атмосферы, с ее циклонами и антициклонами, причины которых до сих пор неясны. А геология основана на прочном базисе — твердой земной коре.

— Прочный базис! — вскипел Боровой. — Пока его не тряхнет хорошеньким землетрясением, при котором любой геолог потеряет голову, если не что-нибудь похуже!

Все покатились от смеха.

— И потом, — продолжал метеоролог ядовито, — вы знаете каких-нибудь два-три километра в глубь земной коры, а судите о состоянии недр! И сколько голов — столько гипотез о природе этих недр. По мнению одних — ядро Земли твердое, по мнению других — жидкое, по мнению третьих — газообразное. Разберитесь тут!

— Разберемся со временем. Каждая гипотеза если она обоснована, представляет лишний шаг к познанию истины. А насчет недр вы неправы. В данное время сейсмология, то есть изучение землетрясений, дает нам новые способы узнать больше о состоянии земного ядра… Интересно, что будет завтра, — закончил он. — Теперь каждый день можно ждать каких-нибудь фактов, на первый взгляд непонятных, но слагающихся в общую цепь причин и следствий, когда в них разберешься.

На другой день продолжалась снежная равнина с подъемом вверх, но более слабым; ветер по-прежнему дул с юга, низкие тучи клубились и стлались почти по поверхности земли, скрывая даль. К полудню подъем равнины сделался совершенно незаметным, а под вечер он перешел в спуск — собаки побежали быстрее, так что лыжники едва поспевали за ними. Температура держалась немного ниже нуля, и путь был легкий. Вдруг Боровой, шедший, как всегда, впереди, замахал руками и закричал:

— Стойте! Подождите! Я боюсь, что мы сбились с пути!

Все подбежали к нему. Он держал в руках компас и упорно смотрел на него.

— В чем дело? — спросил Каштанов.

— Мы идем не на север, а на юг, назад к ледяному поясу. Смотрите, северный конец стрелки показывает не вперед по нашему пути, а назад.

— Когда же вы заметили это?

— Только что. Ведь с тех пор, как компас начал чудить, я перестал доверять ему и вел караван по ветру, который все время дует упорно с юга. Но меня теперь смутил обратный уклон равнины, потому что из воронки мы не могли еще выбраться. Я вынул компас и увидел, что он перестал чудить и показывает направление пути на юг, а не на север.

— Но ветер дует по-прежнему нам в спину!

— Он мог перемениться в течение ночи.

— Нет, — заявил Макшеев, — ветер не переменился. Мы все время ставим юрту дверью по ветру, т. е. на север, чтобы не задувало. Сегодня утром, я помню это твердо, юрта стояла еще по ветру.

— Значит, он менялся постепенно в течение сегодняшнего дня; мы описали полукруг и пошли обратно.

— Или же компас каким-то образом перемагнитился.

— Хоть бы выглянуло солнце или показались звезды, чтобы проверить, куда мы идем, — жаловался Боровой.